Дети Империи - Страница 3

«Значит, все-таки во времени…»

То, что он увидел на самой обложке, удивило еще больше – это был снимок встречи на аэродроме, в центре стоял полноватый и лысоватый человек со знакомыми по книгам и документальным фильмам чертами лица… это был Берия. Берия Лаврентий Павлович, только постарше, седее, и не в пенсне, а в фасонистых очках, как у Кио-старшего, и широкополой шляпе, как в американских послевоенных фильмах. Виктор прекрасно помнил, что Берию расстреляли в 1953 году.

«Опаньки! Да у них и история, оказывается, по-другому идет!»

Виктор еще с большим интересом впялился в снимок. На заднем плане виднелись американский и советский флаг и виднелся почетный караул, судя по всему, тоже американский. Надо полагать, Берия нанес визит в США. Хрущев тоже там был, когда же, когда же… ах да, в пятьдесят девятом, год разница-то. Ну и какой у них тут период? Культ личности, оттепель, а может… как его… волна репрессий очередная?..

Про Берию Виктор слышал разное.

С детства (при Хрущеве) слышал, будто Берия вроде как виновник репрессий и даже получается, что Сталина обманывал.

Потом (при Брежневе) про Берию вообще говорить избегали. Вроде как не к ночи будь помянут.

В перестройку – оторвались по полной. «Палач», «злодей», «маньяк» и прочее. И мастера искусств вроде как убедительно это подкрепили. И в «Покаянии», и в «Холодном лете пятьдесят третьего». Хотя (после расстрела Чаушеску) Виктору начало казаться странным, что суд над Берия был закрытым и в свою защиту ему публично сказать не дали.

Наконец, в новом веке Виктору стали попадаться книги, где доказывалось, что Берия вовсе не злодей, а очень хороший управленец и порядочный человек, и именно он боролся с репрессиями. А его, как умного, и унасекомили.

Оно, конечно, хорошо, если последнее окажется верным. А если нет? А если все-таки палач? А если истина посередине, то есть палач, но не слишком?.. Тьфу, какая ерунда получается. Потом, допустим, человек он хороший – а система? А дураки в ней? Вот чего стоит какому-то дураку его, Виктора поймать: паспорт не наш, а с двуглавым орлом, деньги не советские – значит, готовил переворот. Да еще и с миниатюрной шпионской рацией в кармане. И что докажешь? И если даже докажешь – все это очень странно, а там сроки передавать дело, стало быть – добиться стандартного признания – и под вышку, вопросы сняты. Очень логично даже получается.

Верхний край обложки «Огонька» с надписью (интересно, что там? хоть какая-ориентировка на политическую ситуацию, а то с первым встречным в разговоре влипнешь) прикрывала съехавшая обложка «Крокодила» с карикатурой. То, что на ней увидел Виктор, поразило еще более. На левой половине рисунка тощий корявый человечек в мундире, со слегка одутловатым лицом, на котором виднелись ну очень знакомые усики и челка, размахивал, словно дубиной, большой черной ракетой, в которой было нетрудно узнать «Фау-2». На верхней части ракеты стояла буква «А». В правой части рисунка атлетические юноши и девушки, взявшись за руки, заслоняли снежно-белые новостройки и небеса с голубями. Сюжет был знаком и понятен – за исключением физиономии поджигателя войны.

«Блин! Да у них тут еше и Гитлер живой!»

Факт существования фюрера в 1958 году показался Виктору более неприятной новостью, нежели известие о нахождении Лаврентия Павловича у руля страны. Американцы, конечно, тоже бомбой грозили, но одно дело расчетливый Эйзенхауэр и другое дело этот безбашенный, который коврики грыз. И раз он еще живой, значит что – войны еще не было? Во всяком случае, не такой? И выходит, она еще в будущем? В июне, без всякого объявления, массированный ракетно-ядерный? На наши мирные города? А может, вообще в этом месяце? Или завтра? Или сегодня, на рассвете?

От этих мыслей Виктору стало как-то совсем неуютно.

«Как же они вообще живут-то здесь?.. А, впрочем, не осознают, наверное, всей опасности, да и СМИ успокаивают.»

Между тем небо за высокими сводчатыми окнами начало окрашиваться синевой, предвещавшей поздний рассвет, а в вокзал стали поодиночке заходить люди, видимо, спешившие на пригородный. Первой появилась дама лет тридцати или моложе в серо-голубом длинном, слегка расширенном книзу пальто с потайными пуговицами (как это называлось, Виктор не помнил, ибо не слишком разбирался в винтажной моде); пальто это было с небольшим округлым воротником пепельного цвета, похожим на лисий хвост; на шее женщины был повязан красный шарф, а голову венчала таблеткообразная шляпка в тон пальто, плохо прикрывавшая короткие темные волосы. «Модничает», – понял Виктор. «И как она в этом берете менингит не схватила…» Его внимание привлекли непривычно тонкие, высоко подведенные брови, придававшее лицу удивленно-кокетливое выражение, ярко-красные круглые серьги в ушах и накрашенные непривычно яркой помадой губы. Эта дама вообще-то была не первым аборигеном, которого увидел здесь Виктор, первой была уборщица, но уборщицы, видимо, за прошедшие полвека изменились меньше; здесь же чувствовалось что-то непривычное, знакомое лишь по фильмам. Следом за дамой в зал ввалился мужчина лет сорока в настоящих бурках, до ужаса напоминавший одеждой и своим видом Бывалого из «Самогонщиков», с маленькими короткими усиками под самым носом. За ним появился молодой худощавый парень – длинное черное двубортное пальто, ношеное, с широким серым каракулевым воротником и в черной шапке с опущенными, но не завязанными ушами, на ногах кожаные ботинки с тупыми носками. Судя по всему, разные группы населения здесь стремились к моде по-разному, но в первых рядах, естественно, оказались женщины.