Дети Империи - Страница 86

– А у вас скотч… то-есть клейкая прозрачная лента есть?

– Есть! Вот правильно, ею залепить можно, а то прислали, а что с ней делать, пока не знаем. Спасибо! Вот что значит образованный мужчина.

Она повернулась и пошла в сторону окошка дежурного по вокзалу; со спины она точно так же являла собой оживший символ неукротимой силы природы и плодородия. За демографию с такими можно было не беспокоиться.

Виктор вышел на улицу вместе с потоком народа, хлынувшего из теплого зала ожидания к подошедшей мотрисе – такой же красно-желтой, как и та, что он видел на переезде у Стальзавода, с полуобтекаемыми квадратными головами, отблескивающими в косых солнечных лучах заваленными назад прямоугольниками широких лобовых стекол, с гофрами на бортах, что упирались по концам вагонов в широко раскрытые зевы автоматических дверей. В головных вагонах глухо рокотали на холостых оборотах харьковские танковые дизеля, внутри, в салонах, через окна виднелись мягкие, как в автобусах, кофейного цвета диваны, обтянутые текстовинитом. С шипением захлопнулись створки дверей, мотриса свистнула, пустила из выхлопных труб в небо два султана сизого дыма и резво покатилась в сторону Фасонки. Станция Орджоникидзеград вновь замерла в умиротворенном покое.

М-да. Тут, действительно, скорее из рогатки случайно уложат, чем киллеры. Ну что же ты со всем опытом следующего века сразу не просек, что пистолетная пуля так легко от деревяшки не отскочит, господин товарищ эксперт по самому себе? «Кто же вас лучше знает, кроме вас самих», так, кажется? Стоп-стоп. Что-то в этой фразе не так, а что – непонятно.

Виктор поднялся по узкой лестнице на переходной мостик; свежий ветер с Болвы обдувал его лицо, посвистывал в проводах фонарей освещения.

«Кроме вас самих». Ошибочка. Оговорился Ковальчук, правильно будет «кроме вас самого». Или оговорился, или сказал в духе такого старорежимного чинопочитания – но это вряд ли, чего ему перед Виктором так вдруг заискивать. Конечно, оговорился.

Или проговорился?

Или нас таких тут не один? «Кроме нас самих». Интересно, интересно. Нас самих кто-то еще есть. А может и вообще нас самих понаехало тут? И у всех хотят узнать про директиву «Атилла», а потом распределяют по отраслям?

Сойдя с мостика и прошагав наискосок стоянку перед автостанцией (радиорупор хрипловато отчеканивал римейк фокстрота «Еще одну чашечку кофе», пела, похоже Тамара Таубе под оркестр Бадхена), Виктор направился в сторону проходных, назло через два парка, мимо заснеженных кустов, где можно было спрятать целую роту киллеров. Подспудное чувство опасности, таившееся в нем все эти дни, прорвало войну эйфории, ему словно хотелось показать всем своим видом: «Ну, кто тут на меня первый? Вот я, видите?». Он лишь сдержал себя, чтобы, переходя улицу, не протаранить мирно следовавшую мимо «Ударника» колымагу, похожую на «Эмку», только на высоких больших рубчатых колесах: типа первого в мире комфортабельного внедорожника. И лишь когда он снова достиг противоположного выхода из парка возле Пушкина на кирпичной пирамиде, он устыдился этого минутного порыва и почувствовал себя Неуловимым Биллом из анекдота, которого, как известно, никто не ловит.

Его записку с некоторыми непринципиальными осмоловскими уточнениями уже перепечатали, и они с шефом остаток времени провели, выверяя текст и исправляя опечатки (текстовые редакторы все-таки великая вещь, подумал Виктор). Потом Осмолов подкинул Виктору еще несколько составленных им документов, и они вместе как-то необычно быстро даже для привыкшего ко всему Виктора кое-что уточнили, подправили и дополнили. Поскольку читатель, наверное, уже замучен разными производственными подробностями, то подробности горячего обсуждения, ход мыслей и разные идеи, мелькнувшие у обоих во время этого процесса, были безжалостно оставлены автором за рамками этого повествования. Особенно, если читатель сам читает эту книгу в оффисе или на какой-нибудь другой работе, то напоминать ему слишком часто про работу, даже пока не пыльную, было бы просто бестактным.

Короче, прокрутим время до того момента, когда Виктор вместе с Осмоловым снова выходят из проходных Профинтерна. Вот они идут вместе до Комсомольской, вот договариваются на вокзале Брянск-1 у ночного поезда, вот Осмолов идет на остановку трамвая на Куйбышева возле районной поликлиники, а Виктор идет по Комсомольской… нет, он не сворачивает к общаге, а почему-то идет по Комсомольской в сторону Почты.

Так, теперь вот с этого места и поподробнее.

Итак, это был вторник, 18 февраля 1958 года по здешнему календарю, шестой час вечера по московскому, и где-то минус два по Цельсию. Надвигались сумерки, закатное небо было затянуто легкой дымкой и в воздухе кружились редкие снежинки.

Виктор шагал мимо книжного к Почте. Легкая морозная свежесть разливалась в воздухе. Жизнь кружилась вокруг него веселыми турбулентными вихрями, звуча в ушах дуэтом саксофона и скрипки. Люди навстречу спешили по своим делам, как казалось Виктору, с сияющими лицами, словно у них был праздник или они все были влюблены. Шагалось легко, и даже пальто середины прошлого века, которое казалось Виктору по сравнению с современными куртками хоть и теплым, но несколько тяжелым, словно утратило свой вес и не стесняло движений. Гудки машин казались звуками тромбонов, звонки трамваев – колокольчиками, крики детворы, раскатывавшей ледяные дорожки на тротуарах, сплетались в какой-то многоголосый джазовый вокал. Он поймал себя на мысли, что ему просто хочется танцевать.